Евхаристия

Ты положил меня в ров преисподний, во мрак, в бездну. Отяготела на мне ярость Твоя, и всеми волнами Твоими Ты поразил меня. Ты удалил от меня знакомых моих, сделал меня отвратительным для них; я заключен, и не могу выйти.

Зона

— Через четыреста метров поворот направо, — сообщил навигатор, закрепленный на лобовом стекле Максовой «Короллы».

— Какой к черту поворот? — раздраженно отозвался Макс. — Тут сплошной лес, даже старые просеки давно позарастали.

Макс, или, если формально, Максим Темнов, — мой друг еще со школы. Умнейший человек на самом деле, и должность занимает соответствующую — доцент кафедры генетики в Шевченковском университете. Никто из тех, кто знает нас, не мог бы предположить, что мы вообще способны быть друзьями при настолько различающихся взглядах на мир. Ученый, эволюционист, атеист до мозга костей, отвергающий все сверхъестественное — и я, ведущий передачи «Благая Весть» на «Первом христианском».

Не то, чтобы я был каким-нибудь фанатиком-мракобесом вроде Германа Стерлигова, вовсе нет. Я даже факт биологической эволюции не отвергаю, чем привожу в недоумение многих своих братьев во Христе. «Никто не может служить двум господам», — неизменно цитируют они мне Матфея, прознав о моей позиции. Может быть, они и правы. Но я не верю в то, что Господь намеренно ввел нас в заблуждение, раскидав по всему миру такое количество свидетельств эволюции и внедрив их в наши собственные тела. Бог — не лжец, и природа — Его собственное Евангелие, в котором Он начертал волю Свою.

Но в главном мы с Максом не можем прийти к согласию. Я не могу поверить в то, что мутации — игра случая, а не промысел Божий. Мог ли Создатель отдать Свое творение на волю хаоса? Да, я знаю аргументы эволюционистов. Случайность мутаций компенсируется закономерностью отбора и все такое. Но можно ли таким способом создать не просто нечто эффективно распространяющее свои гены, а свой собственный образ, свое подобие? Одна из таких дискуссий и привела нас в конечном итоге сюда — чуть ли не в самый центр Зоны отчуждения.

В принципе, решение о поездке мы приняли больше месяца назад, еще летом. «Нет, Володька, ты со своей теологией слишком оторван от реальной жизни на реальной земле», — сказал мне тогда Макс. Я лишь усмехнулся, а он продолжил: «Серьезно. Вспомни Дарвина, который смог сделать окрытие, лишь побывав на Галапагосских островах и увидев своими глазами результаты всех этих дичайших перескоков генома от одного набора признаков к другому. Тебе тоже не помешает увидеть, чтобы осознать».

Я понимал, что он имеет в виду. Галапагосские острова далеко, но у нас есть Припять — мертвый город в сотне километров от Киева, жуткий памятник прошедшей эпохе. Город, на десятки километров вокруг которого растянулась территория радиоактивного заражения, ныне почти свободная от присутствия человека, не считая разве что вереницы любопытствующих, в основном иностранцев, год за годом проходящих по одним и тем же туристическим маршрутам. Поглазеть на ЧАЭС, сладко замирая от показаний персонального дозиметра. Сделать селфи на фоне проржавевшего колеса обозрения в заросшем парке. Послушать, как гудит ветер рядом с исполинским радарным комплексом времен холодной войны. Помочиться на знак радиации у его подножия. И, наконец, отправиться домой с ворохом типовых фотографий на телефоне — вот тот максимум, который позволяют себе девять из десяти посетителей Зоны.

Но отойти хоть на километр в сторону от натоптанных тропинок, в глубину территории, известной лишь заядлым сталкерам с их многолетним стажем, и мир станет совсем другим. Природа, внезапно освобожденная от многовекового гнета человека, рванулась ввысь в неистовстве узника, расставшегося с железными кандалами. Растительность, агрессивно заполняющая каждый квадратный метр земли, взрывающая растресканный асфальт, увивающая облупившиеся бетонные стены побегами плюща. Стайки птиц, краткое эхо от криков которых успевает пронестись по вымершим улицам, прежде чем стихнуть в черных глазницах ветхих зданий. Огромные пчелы, опыляющие безумно яркие цветы. Поваленные стволы, поросшие мясистыми телами грибов.

— Наверное, старые карты загружены. Со времени катастрофы многие дороги исчезли, и некому было все это обновлять, — пожал плечами я. — Двигайся примерно в южном направлении. Рано или поздно доберемся до цивилизованных мест.

Макс кинул на меня насмешливый взгляд и красноречиво постучал указательным пальцем по индикатору уровня топлива, стрелка которого дрожала в районе нуля.

— Если мы не выберемся отсюда рано, то поздно уже не получится. Хорошо, если остатков бензина хотя бы на двадцать километров хватит.

Через четверть часа двигатель первый раз чихнул. Еще через пять минут зафыркал и окончательно заглох, оставив нас в тишине, нарушаемой лишь периодическими порывами ветра. Я извлек из кармана мобильник. Индикатор сети показывал полное отсутствие покрытия. Макс со вздохом повторил мои действия, убедившись, что его смартфон ничуть не более чувствителен к радиосигналу.

Мы выбрались на дорогу, густо поросшую пожелтевшей травой, и огляделись. Похоже было, что по этому шоссе никто не проезжал уже как минимум год. Прямо по курсу дорога ныряла в чащу смешанного леса, почти сразу утопая в сумраке. Над вершинами деревьев поблескивала в лучах закатного солнца какая-то металлическая конструкция — должно быть, та самая знаменитая радарная установка. До Припяти не так далеко, а там — островки цивилизации, продолжавшие расти и процветать по мере снижения радиационного фона и увеличивающегося потока туристов.

— Что будем делать, Макс? — спросил я. — Двинем пешком? Еще до ночи дойдем до ближайших сталкерских пунктов, переночуем, а утром нас кто-нибудь подкинет к машине с канистрой бензина.

Макс покачал головой и указал пальцем на что-то у подножия деревьев справа от дороги.

— Грибы.

— Грибы? — недоуменно переспросил я. — Ну и что? Ты же сам говорил, что здесь грибные места.

— Грибы срезаны, — нетерпеливо пояснил Макс. — Кто здесь мог собирать грибы, кроме местных, причем явно чокнутых? В них же концентрация радионуклидов раз в тридцать выше допустимого. И я даже знаю, где искать наших радиоактивных приятелей.

Проследив за его взглядом, я увидел. Над золотистыми кронами деревьев поднимался дымок, свидетельствовавший о том, что неподалеку располагается поселение. Возможно, у них есть если не бензин, то хотя бы работающая линия связи.

— Идем вместе? — спросил я.

— Гм… Знаешь, Володька, а давай я по-быстрому смотаюсь. Тут пара километров максимум. А ты пока посиди в машине. Мало ли, кто тут шляться может… Развинтят на запчасти за милую душу, и потом фиг кого найдешь в этих местах.

— Кто тут может ходить? Грибники эти? Так мы к ним же и пойдем! — возразил было я, но увидев выражение Максова лица, счел за лучшее не перечить. Если уж он вбил себе в голову очередную параноидальную идею — пиши пропало.

— Не питай иллюзий насчет местного населения. Здесь люди — сами себе закон. — С этими словами Макс открыл дверцу, извлек из бардачка паспорт, складной нож и записную книжку, после чего двинулся к полосе деревьев у обочины.

— Ладно, — бросил я ему вслед. — Если окажется дальше, чем тебе показалось, лучше возвращайся. Не хочу тебя ночью в лесу искать.

Макс только отмахнулся и через секунду растворился в тени деревьев, оставив меня одного рядом с заглохшей машиной. Я забрался в кабину, перевел кресло в более удобное положение и разместился на нем, глядя сквозь ветровое стекло на плывущие облака, на которых уже вовсю играли отблески разгоравшегося заката. Напрасно я его отпустил все-таки. Лето закончилось, на долгий светлый вечер рассчитывать не стоит, а заплутать в кромешной тьме в лесу — раз плюнуть.

Достав с заднего сиденья стопку журналов, я просмотрел заголовки. «Популярная механика», «Наука и жизнь», «Вестник микологии», бюллетени трудов каких-то научных организаций, оттиск публикации о микотоксинах в прозрачной папке и, совершенно неожиданно, «Игромания». Остановив выбор на «Популярной механике», я углубился в чтение статьи об истории архитектурной техники, но чтение не клеилось — мысли постоянно съезжали в сторону, вновь и вновь возвращаясь к моему другу, который, возможно, заплутал в полутемном лесу, и теперь не может найти дороги назад. Если только не хуже.

Отложив журналы в сторону, я бросил взгляд налево. Солнце уже скрылось за горизонтом, окрасив алым заревом добрую треть неба, и длинные тени деревьев расчертили шоссе черными полосами. Я откинулся на подголовник и прикрыл глаза, вслушиваясь в шум ветра. Нельзя сказать, что день был тяжелым, но я все равно чувствовал какую-то давящую тяжесть. Ужасно хотелось провалиться в небытие и очнуться уже дома, в Киеве, пропустив все эти вынужденные приключения с заблудившимся навигатором. Кровавый туман, который я наблюдал сквозь прикрытые веки понемногу уступил место кромешной тьме. Ветер, казалось, тоже утих, лишь изредка напоминая о себе краткими порывами, к которым примешивались какие-то странные чавкающие звуки.

Звуки? Я резко открыл глаза и вгляделся в темноту за лобовым стеклом. Что-либо разглядеть там было проблематично, разве что слегка мерцали верхушки деревьев в мутном лунном свете, с трудом пробивающемся сквозь плотный слой облаков. Я протянул руку и включил фары, высветив силуэт какого-то зверя — тот сверкнул желтыми глазами в мою сторону и метнулся в заросли. Волк? Только этого не хватало — у Макса из оружия только перочинный нож, с которым он и обращаться-то не умеет.

— Господи, к тебе взываю, — прошептал я в темноту. — Защити неверного раба Твоего Максима от зла, да не собьется с пути он во мраке…

Громкое чавканье раздалось позади меня. Мое сердце подскочило к горлу, и я в панике обернулся. Справа от машины, рядом с задней дверцей стояло нечто. Я крепко зажмурился, потом медленно открыл глаза, до последнего надеясь, что стал жертвой галлюцинации. Не помогло. Пошатывающийся черный силуэт приблизился, издавая все те же чавкающие звуки, но света было недостаточно, чтобы разглядеть что-то большее, нежели намек на человеческие черты.

— Макс? — спросил я, сразу же почувствовав себя последним кретином.

Визитер склонился к дверце, опершись на стекло рукой, и в свете луны мелькнули чудовищно искаженные черты лица с влажно блестящей бугристой кожей.

— Я-а-а… — шипящий звук с бульканьем выходил из горла твари, — путь… ис-с-стина… и… ш-ш-шизнь. Я-а-адущ-щ-щий… мою… плоть…

— Нет! — прошептал я. Вернее, попытался прошептать. Во рту пересохло, комок в горле мешал выдавить из себя хоть один звук. Я с усилием сглотнул и попытался вновь. — Господь — Пастырь мой… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…

— Я-а-а с-с-с тобой! — прошамкала склизкая пасть. — С-с-с тобой!

Рванувшись в сторону, я пребольно ударился боком о руль и проснулся в кромешной тьме. Толстый слой облаков почти полностью поглощал свет луны. Редкие капли дождя падали на крышу и капот, не столько нарушая, сколько подчеркивая мертвую тишину вокруг. Тело ломило от длительного пребывания в неудобной позе, но, слава Господу, видение оказалось просто жутким сном. Одно мешало мне испытывать облегчение: Макс так и не вернулся. Неужели мой друг заблудился или, не дай Бог, стал жертвой местных бандитов? Не следовало его отпускать: лучше бы нам было дождаться утра вместе.

Я до мучительного хруста в суставах потянулся, снова расположился на кресле и попытался уснуть. Удалось мне это далеко не сразу: гадкое видение то и дело всплывало у меня перед глазами. Я так и не понял, сколько прошло времени до того, как усталость взяла свое, отключив мои мыслительные процессы: просто в какой-то момент я сообразил, что уже минут десять смотрю на клубящийся утренний туман над влажной грунтовой дорогой. Макс так и не вернулся.

Вытащив из бардачка бутылку «Моршинской», я сделал пару глотков и, собравшись с духом, вышел наружу. Промозглый воздух впился в тело, стремясь добраться до костей и заставив меня поежиться. Чертовски плохо, что мы не догадались взять с собой теплой одежды: понадеялись на то, что наше путешествие закончится в течение дня. И поначалу все шло успешно. Мы обнаружили старую просеку, буквально заросшую грибами всех видов. «Не грибы, а корпофоры, — поправил меня Макс. — Иначе говоря, плодовые тела, служащие цели размножения. Основная часть организма гриба — это мицелий, называемый также грибницей и представляющий собой разветвленную подземную сеть, состоящую из тончайших нитей. Эта сеть может достигать гигантских размеров: десятки километров нитей в одном грамме мицелия. А сложность соединений между этими нитями заставляет вспомнить о синапсах нашего собственного мозга».

А потом мы пару часов бродили по этой поляне и окрестностям, рассматривая отклонения от морфологии, вызванные мутациями. «Смотри сам, Володька, — доказывал мне Макс. — Видишь ли ты цель во всех этих изменениях? В одной и той же экологической нише для одного и того же базового вида мы наблюдаем в корне разные адаптации. И ведь это не разовые уродства: каждое из них порождает собственную эволюционную линию, вполне устойчивую. Если твой Создатель и существует, то вряд ли он стремился создать нас именно такими, какие мы есть. Уж скорей он просто запустил процесс и стал смотреть, что в итоге получится».

Но я все еще сомневался. Максим — очень образован, но он не может знать всего. И то, что он попал в беду, — лишнее тому свидетельство. Я запер машину, проверил, не приоткрыты ли окна, и зашагал в направлении вчерашнего дымка над деревьями.

Око земли

Сделав первые шаги под кронами деревьев, я понял, что мы забрались в центр настоящего грибного рая. Грибы были повсюду: они кучковались у подножия стволов, их шляпки покрывали трухлявые пни и толстые обломанные ветви у меня под ногами, а на редких лесных полянах красовались «ведьмины круги» всевозможных размеров. Какая-то мутация, вызванная радиоактивным излучением? Как будто в ответ на мои мысли послышался противный писк дозиметра в нагрудном кармане. Я извлек его и взглянул на экранчик. Почти один микрозиверт в час. Не опасно, но заметно выше среднего уровня для этих мест: даже рядом с ЧАЭС фон вдвое ниже.

На протяжении следующего получаса радиационный фон неуклонно рос. Когда дозиметр стал показывать два микрозиверта в час, а его предупреждающий писк превратился в не менее гадкое подвывание, я вдруг обнаружил, что море грибов, расстилавшееся передо мной, выглядит несколько необычно. Среди поредевших деревьев тут и там выделялись продолговатые холмики, каждый из которых густо порос странными белесыми грибами с радужным отливом. Выключив надоедливый звук дозиметра, я подошел к одному из этих холмиков, и увиденное заставило меня испытать неприятный холодок по коже. Я никогда не считал себя суеверным, но есть обстоятельства, способные даже в рационалиста вселить мистический страх. То, что я считал обломанными ветвями странной формы, оказалось совершенно заросшим лишайниками и грибами покосившимся деревянным крестом. Я находился в центре старого кладбища.

Судорожно вдохнув, я двинулся вперед. Если здесь кладбище, значит недалеко должно быть и человеческое поселение, так что мой друг не ошибся. Так оно и оказалось: минут через пятнадцать лес закончился, и я увидел неподалеку группу старых деревянных домов, в стороне от которых виднелось небольшое распаханное поле. Жизнь в деревушке явно не бурлила: ни лая собак, ни криков домашних птиц, ни голосов. Откуда-то доносились мерные удары топора, да ковылял между домов, сильно подволакивая правую ногу, сгорбленный седовласый старик — вот и все, что не позволяло отнести поселение к разряду покинутых людьми.

Выбирать мне не приходилось. Я приблизился к старику и собрался было обратиться к нему, но, взглянув ему в лицо, невольно отшатнулся. Вся его правая половина была поражена какой-то жуткой кожной болезнью, сделавшей его лицо похожим на бугристую красную маску. Один глаз совсем заплыл и подслеповато щурился сквозь оставшуюся тонкую щель. Преодолев оцепенение, я все же решился начать разговор первым.

— Доброе утро. Вы не подскажете, где я нахожусь?

— Х-хы… — прохрипел изуродованный беззубый рот, от застарелого гнилостного дыхания которого меня чуть не стошнило. — Уйди от меня. Уйди от меня, бес.

Старик отмахнулся от меня скрюченной рукой и двинулся в сторону, бросая в мою сторону злобные взгляды.

— Простите его, — услышал я глубокий женский голос позади себя и обернулся, увидев его обладательницу — полную женщину лет сорока в выцветшем зеленом свитере и длинной серой юбке. — Лазарь давно потерял связь с реальностью. Близость к Господу накладывает свой отпечаток, сами понимаете.

Я мало что понял, кроме того, что несчастного деда зовут Лазарь. Где-то на периферии сознания мелькнула отдающая богохульством мысль, что сложно придумать для этого ходячего трупа более подходящее имя, но я сразу же мысленно одернул себя. Нельзя допускать, чтобы животное отвращение брало верх над христианским состраданием к ближнему. Я было раскрыл рот, чтобы вновь задать свой вопрос, но моя новая собеседница опередила меня.

— Это деревня Багнюки. Почти пустая: сейчас тут уже мало, кто остался, нас человек тридцать всего. Какими судьбами вы здесь? Сбились с дороги?

— Можно и так сказать, — ответил я, невольно улыбнувшись — название деревни показалось мне на редкость комичным. — У нас кончился бензин, и мой друг отправился в этом направлении за помощью. Вчера вечером к вам в деревню никто не приходил?

— Хм. — Женщина явно помедлила с ответом. — Если кто и приходил, я ничего об этом не знаю. Надо вам в церковь зайти, к отцу Илариону, он у нас вместо старосты. Вас как звать-то?

— Владимир. А моего друга — Максим.

— Ну, а я Татьяна, — она приблизилась, протянув мне руку, и я обратил внимание на горсть красноватых пятен у нее под левым глазом. Такое же кожное заболевание, что и у старика, только в начальной стадии? Последствия лучевой болезни? — Я провожу вас до церкви. Только знаете… Отец Иларион очень набожен. Святой человек — не случайно именно ему первому открылся Господь в нашем поколении. Не говорите ничего богохульного в его присутствии.

— Как можно? Я сам всем сердцем верую в Христа, мне и в голову не придет хулить Его, — заверил я Татьяну, но сам призадумался. Господь открылся какому-то отцу Илариону? Похоже, что здесь обосновались сектанты, а то и вовсе какой-то антихристианский культ. Нужно быть предельно осторожным, иначе я ничем не смогу помочь Максу, да и сам сгину ни за грош в этой глуши. Со времен Нерона мир стал настолько сложнее, что простые черно-белые решения уже не кажутся правильными. Да и было ли когда-нибудь такое время? Что правильнее: принять мученическую смерть от рук еретиков, проповедуя им Слово Божие, или спасти человека, своего друга, пусть и безбожника, ценой молчания? Что сказал бы мне Иисус, окажись он рядом? Впрочем, я знаю, что бы Он сказал.

Женщина, пристально посмотрев мне в глаза, медленно кивнула, сделала приглашающий жест рукой и двинулась вдоль обветшалых домов туда, где за кронами деревьев виднелся купол церкви. Шагая вслед за ней, я с любопытством осматривал деревню. Увы, сразу было видно, что Багнюки знали лучшие времена. Больше половины домов по всем признакам были давно покинуты, а на остальные хозяева, как видно, махнули рукой. Покосившиеся заборы, растресканные пыльные стекла, облупившаяся краска, ржавчина, плесень — у тех немногих людей, которые продолжали здесь жить, каких-либо надежд на будущее не было. Да, люди с таким мироощущением есть, и их немало. Но вся деревня? Что с ними случилось?

Вблизи храм оказался маленьким и простым, хотя и добротно изготовленным, деревянным строением с минимумом декоративных элементов. Что любопытно, выглядел он заметно новее любых домов, которые я видел по дороге. Это, казалось, подтверждало мое предположение относительно сектантов. Обычная история: местный житель сбрендил, объявил себя Божьим пророком и основал новый культ, адепты которого на волне рвения воздвигли для своего лидера храм. Судя по состоянию последнего, произошло это немногим более двадцати лет назад. Этого времени достаточно, чтобы безумие отца Илариона зашло очень далеко, так что нет ничего удивительного в предупреждении Татьяны. В присутствии «пророка» и впрямь не следует говорить лишнего — лучше уж я по возвращении в Киев сообщу о ситуации властям.

Татьяна остановилась у входа.

— Отца Илариона вы найдете внутри. Он редко покидает церковь в последнее время. — С этими словами она развернулась и пошла обратно, даже не попрощавшись.

Я посмотрел ей вслед и толкнул массивную дверь. Первое, что я ощутил, войдя в полумрак храмового помещения, — запах. Это не был запах смолы и древесной стружки, характерный для новых деревянных часовен. В нем не было ничего от запаха многовековой пыли древних соборов. Не было даже запаха застарелого пота, который так часто ощущается в культовых сооружениях, к несчастью ставшими центрами наплыва туристов. Запах, царивший в храме Багнюков, был напитан тлением. Вездесущая плесень, источавшая едкие миазмы в окружающую атмосферу до рези в глазах, — вот какие ассоциации рождало пребывание в этом помещении, которое в остальном ничем не отличалось от интерьера любого сельского храма.

Ждать не пришлось. Стоило мне сделать несколько шагов от двери, как ворота иконостаса отворились, и на амвон вышел священнослужитель, облаченный в черную рясу традиционного киевского покроя. Бросив короткий взгляд на меня, он издал неопределенный звук и поспешил мне навстречу.

— Добрый день. Отец Иларион, я полагаю? — обратился я к нему.

— Так и есть, — кивнул головой священник, остановившись в паре шагов от меня. — Что привело вас в Багнюки? У нас крайне редко бывают гости.

Отец Иларион был невысоким и невероятно худым — почти изможденным — человеком лет шестидесяти. Ввалившиеся бледно-серые глаза отрешенно смотрели сквозь меня. Однако не это привлекло мое внимание. Его подбородок и шею покрывали такие же красные пятна ороговевшей кожи, которые я видел на щеке Татьяны. Не заразно ли это? Невольно сделав шаг назад, я представился и вкратце пересказал ему нашу с Максом историю вплоть до момента моего появления в Багнюках. Отец Иларион внимательно выслушал меня, не перебивая, и я, наконец, задал заключительный вопрос.

— Не приходил ли вчера вечером в деревню мой друг? Может быть, поблизости есть другие поселения, куда он мог отправиться?

Он помедлил с ответом, и выражение его лица мне категорически не понравилось. Очевидно, он что-то знал, но по какой-то причине желал скрыть это. Я уже собрался повторить свой вопрос, как священник, наконец, принял решение.

— Возможно, он был здесь. Видите ли… Позвольте задать вам для начала пару вопросов, даже если они покажутся вам не совсем обычными. Скажите мне, Владимир, верите ли вы в Бога?

— Конечно. Я с детства воспитывался в православной вере.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул отец Иларион. — А верите ли вы во второе пришествие Господа нашего и в Страшный Суд?

— Д-да, — с запинкой ответил я. Не то, чтобы я подвергал сомнению один из главных догматов своей веры, но разговоры на апокалиптическую тематику частенько предваряют предложение вступить в секту. Отец Иларион, похоже, не собирался обмануть моих ожиданий.

— Я вижу вашу неуверенность. Но это правда, Владимир, и это уже началось. Господь наконец-то сошел к нам во плоти. Сюда, на проклятую землю, к людям, отравленным отчаянием и не ожидавшим ничего, кроме смерти. — Он поднял на меня взгляд, пылающий такой безусловной верой, какую мне не доводилось видеть доселе ни у кого из христиан. — Этим вечером мы служим Евхаристию. Будете ли вы присутствовать?

— Послушайте, мой друг в беде…

— Вы христианин. Вы знаете, что судьба каждого из нас в Его руках. Имейте веру хотя бы с горчичное зерно, и тогда вы сможете найти своего друга. Просите — и дано вам будет. Просите Его во время сегодняшней Вечери: еще не было случая, чтобы Он отказал в искренней просьбе верующему в Него.

— Но как же исповедь? Разве в вашей церкви не требуется исповедоваться, чтобы быть допущенным к таинству Причастия?

— Христос видит наши грехи. Он знает все о нас. Достаточно помнить о своей греховной природе, вкушая Его безгрешную плоть.

На пару секунд я задумался. Мне не следует упускать возможность узнать что-то о судьбе Максима, поскольку этот священник явно знает больше, чем говорит. Но также мне не следует тратить свое время впустую, дожидаясь Вечери. Однако никто и не предлагает мне все это время сидеть на месте. Я попробую разузнать как можно больше, а если мои поиски ничего не дадут, вернусь сюда.

— Хорошо, отец Иларион. Я приду.

— Буду ждать вас, — кивнул священник. Начало службы — в восемь вечера. Постарайтесь не опоздать.

Первое, что я увидел, выйдя за порог, — лица. Два-три десятка человек выстроились полукругом у входа, явно ожидая моего появления, — должно быть, все население деревни. В их взглядах не было ничего — в буквальном смысле. Ни любопытство, ни агрессия, ни страх не отражались на этих лицах — просто отрешенные взгляды, впивающиеся в меня подобно иглам акупунктурщика. Я застыл, ожидая нападения, но никто из них даже не шелохнулся. Что им от меня надо? Я вздохнул и, стараясь избежать дрожи в голосе, обратился к ним:

— Позволите мне пройти?

Собравшиеся молча расступились, продолжая буравить меня взглядами. Проходя по образовавшемуся живому коридору, я еще раз оглядел их. Татьяны в толпе не было, и почему-то это заставило меня почувствовать облегчение. Что мне теперь делать? Ответов от этих зомбиподобных поселенцев я вряд ли дождусь, разве что вечером меня ждет какое-то представление. Пока я бесцельно шел вдоль деревенской улицы, мои мысли невольно переключились на предстоящий обряд. Будет ли грехом участие в сектантской версии Евхаристии? Я склонялся к тому, что Господь простит мне это вынужденное прегрешение, но все во мне по-прежнему восставало против самой идеи присутствия на чуждом религиозном обряде. Я решил, что ближе к делу обдумаю все еще раз и тогда уже приму окончательное решение. В конце концов, Макс может найтись и раньше, и тогда я без сожалений покину это Богом забытое место. Мои размышления прервал знакомый окрик с левой стороны дороги:

— Бес! Что тебе нужно у нас, дьяволово отродье?

Обернувшись на голос, я увидел Лазаря, который, скрючившись за трухлявым штакетником, потрясал кулаком и щерил гнилые обломки зубов. Что ж, хотя бы у одного человека изо всей этой деревни есть живые человеческие чувства, пусть и неадекватные. Я принял самое миролюбивое выражение лица, какое только сумел, и направился к Лазарю, заставив того в испуге отшатнуться назад.

— Спокойно, милейший, ничего плохого у меня и в мыслях нет, — обратился я к нему с улыбкой.

— Уйди от меня! — взвизгнул Лазарь, закашлявшись. — Я знаю, они зовут тебя на Причастие… Всех туда зовут… И они убивают Христа. Они убивают моего сына, бесы, проклятые бесы, гореть вам в аду, уйди от нас, оставь моего сына, я не дам убивать его, бесы, бесы…

Истерические выкрики старика перешли в невнятное бормотание. Громко всхлипнув, он вдруг опустился на покосившуся скамейку с обломанной спинкой и склонил голову, сотрясаясь от беззвучных рыданий. В смятении я сделал еще один шаг к нему, не вызвав на сей раз никакой реакции на мое приближение.

— Что случилось с вашим сыном, Лазарь? — спросил я. — Кто его убивает?

Лазарь не ответил. Его рыдания стихли, и теперь он лишь аутично покачивался вперед и назад, пронзая пространство перед собой невидящим взором.

— Я же сказала, с ним бесполезно говорить, — послышался голос за моей спиной.

Обернувшись, я увидел Татьяну, державшую в руке объемистую авоську с какими-то свертками. Как она все время ухитряется подкрасться ко мне незаметно? Ее лицо казалось более живым по сравнению с этими восковыми масками, которые мне демонстрировали местные жители, но и в ее взгляде клубилось что-то чуждое, подобное туману, медленно заполняющему пространство и выравнивающему краски мира до состояния беспросветной аморфной серости.

— Он первым обратился ко мне, — пожал я плечами. — И рассказывал что-то странное о своем сыне.

— Пойдемте, — сказала Татьяна, разворачиваясь. — До вечерней службы несколько часов, не слоняться же вам по улице. Пообедаете, а я расскажу вам про Лазаря, раз уж старик вам покоя не дает.

Наглядевшись на остальных, я был несколько удивлен таким радушием с ее стороны, но перечить не стал. Мы прошли несколько домов вдоль улицы, свернули в поросший высокими грабами переулок и оказались напротив небольшого глинобитного дома, обнесенного выцветшим забором со следами зеленой краски. На ржавых петлях покачивалась от порывов ветра полуоткрытая дверь. Татьяна толкнула ее, и мы вошли в крохотный дворик с засохшими кустами крыжовника по периметру и собачьей будкой, на которой сиротливо висел обрывок поводка.

— Присаживайтесь, — показала хозяйка на деревянный обеденный стол посреди двора. — В дом не приглашаю — он знавал лучшие времена, да и воздух сейчас на улице — самое то. Сейчас разогрею вам что-нибудь.

Она вошла в дом, затворив за собой дверь, а я в задумчивости откинулся на спинку стула, отчего тот угрожающе заскрипел и покосился. Что могло случиться с Максом? Люди, которые здесь живут, конечно, выглядят и ведут себя странно, но никакой агрессии не проявляют. С другой стороны, Макс — не я. Если он позволил себе неосторожное высказывание в присутствии отца Илариона… Кто знает, как этот служитель церкви может воспринять то, что счел бы богохульством? Кто знает, как отреагировали бы его прихожане? В таких маленьких захолустных поселениях часто формируется своя культурная среда и своя общественная мораль. Одно мне ясно: Максим в беде, и отцу Илариону что-то известно. Надеюсь, он не солгал, и во время вечерней службы я смогу выяснить подробности.

Татьяна вернулась с плетеным подносом, на котором стояла тарелка горячего борща и корзинка хлеба, увы, явно не первой свежести, и без особых церемоний расставила все это передо мной на стол. Затем, сходив в дом, доставила в точности такой же обеденный набор и для себя, после чего села напротив.

— Вы обещали посвятить меня в историю с Лазарем? — напомнил я, когда мы приступили к трапезе.

— Я расскажу вам… Но люди из внешнего мира редко принимают всерьез мои рассказы. А впрочем, в свое время вы все увидите своими глазами.

— Что ж, мне доводилось видеть немало странного. Расскажите мне, что случилось. Да и о поселении вашем я бы тоже не отказался послушать.

— До аварии это была самая обычная деревня, — пожала плечами Татьяна, рассеянно помешивая борщ в своей тарелке. — Поначалу, еще в середине семидесятых, предполагалось построить здесь рабочий поселок для добычи торфа — к западу от нас, знаете ли, располагается несколько болот. Но потом от этой идеи отказались, уж не знаю, почему. Говорят, залежи торфа оказались много меньше, чем предполагали. К этому времени здесь уже были построены первые дома, обосновались несколько семей. Возвращаться они не стали, продолжали жить здесь дальше. Потом родились первые дети, включая и меня, да еще немало народу поселилось здесь позднее. Так и жили до самого взрыва на станции.

— Вас эвакуировали?

— Да, многих вывезли в первые же дни. Некоторые с самого начала никуда не поехали, кто-то вернулся позже. Мы с мужем вернулись. Напрасно, наверное. С этого дня деревня стала вымирать. Молодые все чаще уезжали, особенно, если заводили детей — что, впрочем, было редко. Многие получили дозу, сами понимаете. — Она вздохнула. — Спустя три года я забеременела. У нас родился мертвый ребенок без головы. Муж, узнав об этом, выстрелил себе в рот из двустволки. Он похоронен к востоку от Багнюков, вы, наверное, видели кладбище по дороге.

— Господи Боже! — воскликнул я.

— Дело давнее, — отозвалась Татьяна. Казалось, ей и впрямь совершенно безразлична ее жуткая история. — Сын Лазаря — его звали Олег, — был одним из нормальных, здоровых детей, родившихся в этот период. Тринадцать лет назад, когда ему исполнилось восемнадцать, он отправился за торфом в западные болота и пропал. Все тогда решили, что он утонул в трясине, даже собирались на поиски, хотя места там гиблые. Но через три дня он вернулся. Вернулся… совсем другим.

— Через три дня? Где он был все это время?

— Он был с Богом. Там, на болотах он встретил Его.

— Что вы имеете в виду? Бога нельзя просто так встретить по дороге.

— Моисею это удалось, верно? — усмехнулась моя собеседница. — Но я не говорю, что Олег встретил Бога во плоти. Нет. Просто Бог избрал его и воплотился в нем. Слово стало плотью, и тот, кто вернулся в деревню, больше не был прежним человеком. Мы встретили живого Христа, который пришел, как и обещано, в последние дни. Конец уже близок, вы знаете?

Я вздохнул, но никак не откомментировал эту еретическую проповедь. С сектантами сложно вести разговоры — уж точно это надо делать не в таких условиях. Однако ее рассказ навел меня на одну мысль. Если что-то подобное здесь рассказали Максу, не мог ли он отправиться на эти самые западные болота для проверки своих теорий? Но нет, вряд ли — он же пришел сюда поздним вечером. Но, возможно, он прошел мимо Багнюков и угодил прямиком на одно из болот? Не хотелось думать о том, что с ним могло там случиться — ночью-то.

Мне вспомнилась история о женщине, провалившейся в трясину по самую шею. Ее нашли спустя трое суток, когда она уже умирала от переохлаждения, но спасти так и не смогли. Одно ясно: не следует больше терять время. Я должен сходить на болота и проверить эту версию самолично. Если же я ничего не смогу найти, к вечеру я вернусь и продолжу поиски в деревне.

— Большое спасибо за рассказ и за обед, Татьяна. Покажете мне дорогу к западным болотам?

— Конечно. Но если вы намерены встретить истинного Бога, на болота ходить не обязательно. Лучше приходите вечером на службу, примите дар Христа и живите вечно в грядущем царстве Его.

Распрощавшись с радушной хозяйкой, я отправился по дороге в указанном направлении, и вскоре оказался за пределами деревни. Но чем ближе я подходил к стене зарослей, отмечавшей начало заболоченной территории, тем в большей степени мне становилась ясной тщетность моей затеи. Болота могут простираться на десятки квадратных километров во всех направлениях. В одиночку найти в них человека, который, возможно, за ночь сорвал голос и неспосбен позвать меня, — практически невозможно. Я мог только надеяться на то, что найду следы Максима или какие-то оставленные им знаки.

Когда до зарослей оставалось не больше сотни метров, я, повинуясь внезапному порыву, вытащил дозиметр и взглянул на его дисплей. Меня прошиб холодный пот. Двадцать три микрозиверта в час — при такой удаленности от десятикилометровой зоны отчуждения! Должно быть, подземные течения годами выносили сюда радионуклиды, а болота концентрировали их, доводя радиационный фон до безумных значений. Хуже того: фон продолжал расти по мере моего приближения. Тридцать. Тридцать четыре. Тридцать девять. Сорок семь. Я понимал, что с каждым шагом увеличиваю вероятность заработать рак, но все же это оставалось гипотетической возможностью в будущем, а помощь Максу требовалась уже сейчас.

Когда я миновал плотный ряд кустарника, натоптанная тропинка исчезла, сменившись чавкающей грязью, из которой пробивались желтовато-зеленые стебли осоки. Чуть поодаль виднелся ржавый остов какой-то конструкции, вероятно, использовавшейся при добыче торфа. Я огляделся. Темные заросли, грязь, озерца зеленой жижи — и мертвая тишина вокруг, время от времени нарушаемая утробным рыком болотных пузырей глубоко внизу.

— Макс! — заорал я во всю силу своей глотки.

Ответа не последовало, но без видимой причины я почувствовал головокружение и был вынужден опереться на чахлое деревце, напрочь заросшее склизким лишайником, едва не переломив его надвое. Встряхнув головой, я сделал несколько шагов вглубь, но лучше мне не стало. Какие-то ядовитые испарения? Или, того хуже, я уже схлопотал смертельную дозу излучения, и теперь моя нервная система попросту разваливается на части?

Я обошел ржавую конструкцию вокруг, и очутился перед округлым котлованом, заполненном вязкой зеленой жижей, где, очевидно, и производилась добыча торфа. Едва успев поразиться количеству грибов на его склонах, образующих сплошной белесый слой, я зашатался от второго приступа головокружения и, не удержавшись, рухнул на колени, разбрызгав во все стороны жидкую грязь. Попытавшись подняться, я поскользнулся, и вновь рухнул — на сей раз плашмя, впечатавшись в грязь затылком. И замер.

Желание подняться рассеялось без следа — мной владел странный покой. Я просто лежал на спине, и слой тяжелых сизых облаков беззвучно скользил перед моим взором, заполняя пространство между мерно покачивающимися ветвями. «Полюби эту вечность болот: никогда не иссякнет их мощь…» Откуда эти строки? Александр Блок, кажется. Холодная грязь пропитала одежду и заключила тело в цепкие объятия. Воздух вокруг меня померк, и в нем заплясали разноцветные огоньки. Болотные огни? «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас», говорит Господь. Я был спокоен, и Вечность говорила ко мне на тайном языке. Я все еще не мог понять его, но еще немного… Еще немного…

Резкий порыв ветра развеял наваждение. Что со мной? Лежу в грязи, содрогаясь от холода и режущей боли во всем теле. Перевернувшись на живот, я поднялся вначале на четвереньки, а потом, сделав неимоверное усилие, встал в полный рост. При этом я обратил внимание на множество белых нитей, успевших опутать мое тело — вставая, я рвал их десятками, как Гулливер, освобождающийся от веревок лилипутов. Между тем, померкший воздух не был частью наваждения — просто солнце действительно клонилось к закату. Я взглянул на заляпанные грязью часы и похолодел. Половина восьмого. Выходит, несколько часов я, как труп, валялся на этом заросшем грибами торфянике.

Не могло ли нечто подобное случиться с Максом? Быть может, и он точно так же лежит на берегу болота, медленно погружаясь в вязкую грязь, и не осознавая, что с ним происходит? Было ясно, что воздух здесь насыщен какой-то дрянью. Чем-то ядовитым. Может быть, наркотическим. Я поспешно выбрался из зарослей на открытую местность, где открывался вид на Багнюки с возвышающимся над деревней куполом церкви. Возможно, в деревне найдутся какие-то средства защиты — хотя бы противогаз советских времен. Иначе я ничем не смогу помочь своему другу.

Причастие

Когда я дотащился до входа в церковь, солнце уже закатилось. Вся деревня погрузилась во мрак, за исключением самого храма, из окон которого струился ровный желтоватый свет. Судя по времени, служба, на которую меня приглашали, уже началась, и вряд ли мое опоздание будет воспринято благосклонно — сектанты, как правило, очень щепетильны в этих вопросах. Но выбора не оставалось. Я нерешительно толкнул дверь и вошел в помещение, в котором, похоже, собрались все жители деревни — среди них я сразу приметил Татьяну. Лазаря, впрочем, в их числе не было. Отец Иларион, выпевавший псалом, взглянув на меня, запнулся, но тут же продолжил: «Наклонил Он небеса и сошел, — и мрак под ногами Его. И воссел на Херувимов и полетел, и понесся на крыльях ветра. И мрак сделал покровом Своим, сению вокруг Себя мрак вод, облаков воздушных…»

Я дослушал до конца, стараясь не обращать внимания на взгляды, которыми меня время от времени одаривали прихожане. Могу представить впечатление, которое я производил: с ног до головы вымазанный грязью, смердящий болотом — да еще и вломился в храм в разгар службы. Тем не менее, никто не сказал мне ни слова — все внимали священнику, который неожиданно для меня провозгласил:

— Теперь же, возлюбленные братья и сестры, сойдем во мрак временного обиталища Господа нашего, дабы испить крови Его и вкусить плоти Его, и вернуться к свету, обновленными для жизни вечной.

Он спустился с амвона и направился в небольшой проход слева от солеи. Прихожане двинулись за ним следом, и мне ничего не оставалось, кроме как пойти за ними. К моему удивлению я очутился на лестнице, ведущей вниз. Они служат Причастие в подвале? Безумие какое-то. Спустя один пролет я почувствовал запах. Поначалу я счел, что он исходит от моих испачканных одежд, но он становился все сильнее, и когда мы, наконец, вошли в плохо освещенное подвальное помещение с рядом тусклых ламп вдоль стены, я едва не задохнулся от концентрированного болотного смрада.

Прихожане безропотно выстроились в одну линию, и длинные тени от скудного освещения у них за спинами вытянулись далеко вперед, в направлении темного угла, где не было ни одного источника света. Встав вместе со всеми и бросив взгляд в этот угол, я заметил… нечто. Что-то скрытое мраком пришло в движение, но я не мог разглядеть деталей. Священник отвесил земной поклон в этом направлении и медленно пошел вперед. Тьма окутала его, а затем…

— Господь, пастырь мой, отвори недостойному рабу врата в жизнь вечную, — услышал я отца Илариона, голос которого дрожал то ли от страха, то ли от волнения.

Тень в углу снова шевельнулась, и я, пытаясь разглядеть ее в деталях, невольно сделал шаг вперед, наступив на какой-то твердый предмет. Пошарив рукой в темноте, я нащупал его и поднял к глазам. Это был складной нож Максима — тот самый, который он взял, оставляя меня в машине. Раскрытый. Мне ли не узнать его! Матово-черная пластиковая рукоять с характерным золотым орнаментом, массивное изогнутое лезвие — второго такого я в жизни не видел. Макс был здесь, и принимал участвовал в Евхаристии — зачем это могло понадобиться убежденному атеисту? Но сейчас это не важно. Важно другое: что с ним сделали? Нож раскрыт, и, возможно, это говорит о том, что он пытался защитить себя. Я сложил нож и взглянул на прихожан: не видит ли кто моих манипуляций? Но никто из них не смотрел в мою сторону — их взгляды были прикованы к темному углу, где происходило что-то непонятное. Что-то жуткое и неправильное.

— С-с-сие ес-с-сть Тело Мое, — послышался шипящий голос, и волосы зашевелилсь у меня на голове. Я уже слышал его. Господь милосердный, я слышал это в своем ночном кошмаре! — Ядущ-щ-щий его не умрет, но нас-с-следует жизнь вечную. С-с-сие ес-с-сть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.

Я прижался к стене и скользнул к выходу за спинами прихожан. Меня по-прежнему все игнорировали, и я беспрепятственно преодолел половину пути, стараясь не слышать тошнотворного чавканья, доносившегося из места проведения богохульной церемонии. Еще один шаг. И еще один…

— Владимир! — услышал я шелестящий голос у себя за спиной и замер. — Возлюбленный с-сын мой! Подойди ко мне.

Я медленно развернулся. Все присутствующие до единого смотрели на меня — так же, как тогда, у входа в храм. Из темноты выступил отец Иларион.

— Вам нечего бояться, Владимир. Никто здесь не желает вам зла. Напротив, мы все хотим, чтобы вы унаследовали царство Божье вместе с нами. Подойдите сюда, к Господу нашему.

— Что здесь происходит?! — мой голос сорвался почти на визг. — Кому вы поклоняетесь? Мой Бог — свет истины, ему нет нужды прятаться в зловонном темном подвале!

— И мрак сделал покровом Своим, сению вокруг Себя мрак вод, — нараспев произнес отец Иларион. — Мне ли вам, православному человеку, напоминать текст Писания? Свет Господа сияет внутри, и не глазами следует смотреть на него. Подойдите и не страшитесь.

Я провел рукой по карману. Возможно, мои чувства далеки от христианских, но ощущение рукояти ножа под моими пальцами вернуло мне спокойствие духа. Да, я все еще могу убежать, и вряд ли они успеют поймать меня. Но Макс… Если он все еще жив, ему нужна моя помощь. И, боюсь, у меня только одна возможность выяснить истину. Сжав зубы, с бешено колотящимся сердцем я оторвался от стены и направился во тьму.

Священник застыл, не отрывая от меня хмурого взгляда. Я миновал его и ступил в тень, куда прямые лучи ламп, и без того слабые, не доставали вовсе. Что-то двинулось мне навстречу, и я с трудом подавил паническое желание развернуться и побежать к выходу. Болотный смрад стал нестерпимым, и, сделав еще один шаг, я увидел. Это был человек, но он мало что сохранил от человеческого облика. Полностью обнаженное тело с бугристой кожей было покрыто какими-то отростками, похожими на… Нет, не похожими. На коже существа росли десятки грибов. Это не были какие-то известные мне грибы, что, впрочем, неудивительно — в грибах я совершенно не разбираюсь. Белесые, с вытянутыми шляпками, они почти полностью покрывали его тело. Некоторые из них были надломлены или же… И тут я понял.

— С-с-сие ес-с-сть Тело Мое, — произнесла кошмарная пародия на Христа, протянув ко мне покрытую грибами конечность.

— Я не буду есть эти грибы, — ответил я дрожащим голосом. — Ты сын Лазаря, так? Тебя зовут Олег? Ты болен. Какой-то ужасной болезнью, которую подхватил на болотах. Мы можем отвезти тебя в Киев, в клинику. Тебе помогут. Ты…

— Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас-с. — Лже-Христос сделал шаг вперед, частично выйдя из тени. За его телом тянулись длинные белые нити, уходя в темноту, из которой он выбрался. — С-с-сие ес-с-сть Тело Мое…

Я больше не мог этого выдержать. С криком отвращения я отпрянул от протянутой ко мне руки, развернулся и попытался бежать, но вокруг меня полукругом выстроились жители деревни во главе с отцом Иларионом. В их остекленевших взглядах не было ни тени сомнения. Лицо Татьяны ничем не выделялось из их числа, демонстрируя ровно такую же бездонную пустоту в глубине глаз.

— Отойдите! — взвизгнул я. — Дайте мне пройти!

— Плоть человеческая слаба, — отозвался священник. — Груз грехов ваших отвращает вас от Господа, заставляя испытывать страх и отвращение. Вкусите тела Христова. Примите свое спасение, как принял его ваш друг, Максим.

— Что вы сделали с Максом? Где…

Мне на горло легла холодная рука. Рукой, конечно, назвать это можно было с натяжкой: чувство было такое, как будто мою шею обхватило щупальце осьминога: такая же упруго-податливая плоть с бугристыми выступами вкупе с невероятной силой. Я, задыхаясь, вцепился в нее пальцами, изо всех сил пытаясь оторвать от себя мерзкую конечность. Когда мне уже начало казаться, что я одерживаю верх, вторая ладонь твари легла мне на лицо, закрыв мне нос и рот. Какая-то вязкая жидкость потекла по моим губам, и я изо всех сил сжал челюсти, стараясь не слышать обращенные ко мне слова:

— С-с-сие ес-с-сть Кровь Моя Нового Завета!

Прекратив тщетные попытки избавиться от мертвой хватки лже-Христа, я сунул руку в карман, нащупав сложенный перочинный нож. Выхватив его, я нащупал кнопку стопора и вдавил ее большим пальцем. Раздавшийся лязг металла был для меня слаще органной музыки. «Отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света», как говорил апостол Павел. Я почти не слышал крики прихожан: кровь стучала в висках, и кровавые пятна поплыли перед моими глазами. Из последних сил я сжал рукоять обратным хватом и вслепую нанес этим оружием света удар за спину — так сильно, как только был способен. Нож с чавканьем вошел в плоть самозванного мессии, и его хватка ослабла. Я снова рванулся, и на сей раз мне удалось освбодиться. Задыхаясь, я оперся на стену и только тогда посмотрел на лица прихожан.

Проследив за их остановившимися взглядами, я увидел недавнего противника. Он лежал на полу подвала бесформенной кучей: из зияющей раны на животе выпали кольца кишок, опутанные все теми же белесыми нитями. Грибы на коже один за другим лопались, выплескивая прозрачную слизь. Это продолжалось добрых пять минут, в течение которых никто из присутствующих не проронил ни слова. Я с трудом удерживал рвотные позывы, подступающие к самому горлу, но почему-то не мог оторвать взгляда от лица этого несчастного, которое в его последние минуты утратило налет безумия. Теперь оно отражало хорошо знакомое мне чувство — беспредельное страдание. Тот, кто был некогда Олегом, сыном Лазяря, поднял на меня взгляд заплывших глаз и что-то прошептал непослушными губами.

— Что? — машинально переспросил я.

— Господи, — громче отозвался умирающий. — Господи, зачем Ты покинул меня?

Его глаза все еще были открыты, но я видел, что жизнь ушла из этого изувеченного тела. Я убил человека. Человека ли?

— Христос вернется к нам, — убежденно произнес за моей спиной отец Иларион. — Три дня, и он воскреснет вновь, как уже делал это. Но вы, Владимир… Вы навеки погубили свою душу. Мы будем молиться за вас, но вряд ли вы сможете получить прощение без искупления. И ваше искупление начнется сейчас. В саркофаг его!

Ко мне подскочили двое здоровых мужиков, на вид лет сорока, и, схватив за руки, потащили меня к противоположной стене подвала, где располагалась обитая железом дверь с навесным замком. Отец Иларион, в руках которого невесть откуда взялась связка ключей, отпер его, с видимым усилием отворил тяжелую дверь, и меня втолкнули в низкий полутемный коридор с влажными бетонными стенами. Дверь за мной захлопнулась, и я остался один в крохотном коридоре, освещенном только отблеском желтоватого света из-за поворота.

Все еще испытывая шок и тошноту, я сделал пару шагов вперед. За поворотом меня ожидала маленькая камера — настоящий карцер, который отец Иларион, очевидно, и назвал саркофагом. В сущности, это была бетонная коробка с той лишь особенностью, что пол ее был был полностью земляной, и на нем в изобилии росли грибы. У стены, поджав колени к груди, сидел Макс.

— Привет, дружище, — с грустной улыбкой произнес он, встретившись со мной взглядом. — Встряли мы на этот раз, верно? Я надеялся, что хотя бы ты не попадешь в переплет.

— Человек предполагает… — развел я руками. — Что с тобой произошло, Макс? Как тебя-то, атеиста, занесло сюда?

— Грибы, Володька. Я же миколог. Я за пару километров от деревни понял, что дело нечисто. Перекошенная напрочь экосистема, какой я в жизни никогда не видел. Особенно поразило меня такое количество карпофор на могилах. Ты же видел кладбище на подходе к Багнюкам?

— Видел, но не придал этому особого значения. Растут же грибы на старых пнях, стволах деревьев…

— Само собой, но здесь явный случай некрофагии: мицелий получает питательные вещества из человеческих останков. А я давно знал, что существует огромное число паразитических грибов, способных питаться как живым организмом, так и продуктами его разложения. Первые же встреченные мной жители деревни подтвердили мою гипотезу. Они все до единого страдают микозом. Видел красные пятна ороговевшей кожи? Увы, я теперь тоже. — Макс закатал рукав на левой руке, и я увидел россыпь мелких красных пятнышек выше запястья. — Это начальная стадия, но без своевременного лечения…

— Это все я легко могу понять, — покачал я головой. — Существуют и много более страшные заболевания. Но Макс, этот их культ… Этот кошмарный «грибной Христос»… Это дьявольщина какая-то в чистом виде. Ты должен это признать, будь ты хоть трижды рационалист. Как человек способен выживать в такой форме? Что с их психикой? Как они додумались поклоняться этой мерзости и даже… есть ее?

Максим тяжело вздохнул и посмотрел мне в глаза. Я что угодно ожидал увидеть в его взгляде: недоумение, тщательно скрываемый ужас, твердолобое упрямство. Но там было лишь глубокое сострадание, которого я не мог понять. Да, нам обоим, вероятно, угрожает гибель, но вряд ли у него есть серьезное преимущество. Ясно, как день, что отпускать нас не собираются. После всего, что произошло — никогда.

— Володька… Я могу рассказать то, что выяснил… Да ты и сам способен догадаться. Но честное слово, некоторых вещей тебе лучше не знать. Будь мы с тобой на свободе, я не колебался бы ни секунды, даже зная, что в результате ты не захочешь меня видеть. Но нам с тобой, возможно, жить осталось меньше суток. Вряд ли ты захочешь за это время подвергуть свою веру страшному испытанию. Вряд ли захочешь ее утратить.

Я невесело рассмеялся.

— Макс, моя вера прошла через много более серьезные испытания, чем ты способен себе вообразить. И уж точно ее не разрушат эти культисты со своей тошнотворной пародией на христианство, что бы ты там ни накопал про них. Это не первые безумцы, которые вздумали ассоциировать Евхаристию с ритуальным каннибализмом. Или ты решил меня убедить в том, что я имел дело с настоящим Христом? Что я, христианин, своими руками убил Мессию?

— Так ты убил его? Тогда понятно, почему они тебя тоже сюда упекли. Я-то имел неосторожность поделиться с ними результатами своих исследований. — Макс хлопнул ладонью по земле рядом с собой, раздавив пару грибов. — Садись. Земля на удивление теплая — куда теплей, чем может показаться. И расскажи лучше, что с тобой приключилось со вчерашнего дня.

Я воспользовался его приглашением. Макс не соврал: от земли действительно исходило какое-то странное убаюкивающее тепло, как будто бы я сел на собственную нагретую постель. Помолчав немного, я стал рассказывать о всех своих злоключениях с того момента, как остался один в машине. Услышав о моей неудачной экспедиции на болота, Макс заметно напрягся, а в финале коротко хохотнул.

— Да уж, Володь, учудил ты с этими болотами. Полез в самый эпицентр. Имел ведь все шансы разделить судьбу Олега.

— В эпицентр чего?

— Я расскажу тебе короткую версию, а ты уж сам решай, хочешь ли слушать дальше. Помнишь, что я тебе говорил про мицелий? Здесь мы по всем признакам столкнулись с очень активным паразитическим грибом. Мицелий проникает в тело человека, питается им, а при очень высокой степени поражения приводит к формированию на поверхности тела множества карпофор, которые, как и всегда, служат цели размножения, заражая остальных вегетативно или разбрасывая споры — смотря что случится раньше.

— Ты хочешь сказать, что гриб заставил Олега изображать из себя Христа и побуждать всех употреблять в пищу грибы… карпофоры на поверхности его тела? — недоуменно спросил я. — Но как это возможно? Грибы же не разумны!

— Целенаправленное поведение — далеко не всегда признак разума, ты же знаком с эволюционной биологией. Тем более, что мы знаем в природе множество сходных примеров, пусть и не настолько причудливых. Влиять на поведение хозяина — очень распространенная адаптация множества паразитических организмов, не только грибов. Одноклеточная токсоплазма без малейших признаков разумности снижает у мышей и крыс страх перед кошками и даже формирует к ним пристрастие — именно для того, чтобы ее носитель был съеден кошкой. Есть данные и о том, что аналогичным образом она действует и на людей. Грибы же — признанные мастера манипуляции.

Я, все еще в недоумении, с сомнением посмотрел на своего друга. Какие бы то ни было грибные манипуляции в памяти у меня не всплывали, не считая третьесортных голливудских ужастиков на тему грибов-убийц.

— О чем ты говоришь, Макс?

— Только не делай вид, что ничего не слышал о галлюциногенном действии множества грибов. Оно было известно и широко использовалось еще на заре человечества. Так что грибы обладают совершенным химическим арсеналом для воздействия на нашу нервную систему, и для этого им не требуется никакой разум. Но время от времени встречаются и куда более серьезные средства манипуляции… зомбирования, как любят говорить в обиходе. Тропический гриб, известный под названием кордицепс однобокий, заражает муравьев, после чего медленно развивается в их организме, поглощая его. Со временем он берет организм муравья под контроль, заставляя его цепляться за листья, чтобы найти оптимальное расположение для выброса спор, после чего прорастает через его мозг, формируя плодовое тело. Это уже практически один в один случай с Олегом, пусть и не в таких масштабах.

Ко мне возвращалось спокойствие, даже уверенность: рациональный ум Максима, способный дать интерпретацию любому безумию, был для меня как глоток холодной воды в пустыне. Но я понимал, что это обманчивое чувство. Мой друг тоже способен ошибаться, и, боюсь, действительно ошибается в данном случае.

— Ужасно, конечно, — отозвался я. — Но… как ты смог настолько быстро выяснить, что здесь происходит? Одно дело — какие-то там тропические муравьи, и совсем другое…

— Нет, Володька, не другое. Мне одного взгляда на зараженного Олега хватило, чтобы понять, с чем я имею дело. Но, конечно, мог бы и не догадаться, если бы не видел этого раньше.

— Ты такое видел?! Где?

— Много где. Я же много лет интересуюсь грибами, в том числе и мифологическими сюжетами на эту тему. Самый известный пример — так называемый «грибной шаман», очень примечательный образец наскальной живописи, обнаруженный в Тассилин-Адджер на юго-востоке Алжира. На нем изображен человек с головой насекомого, из тела которого растут грибы. И похожих изображений — масса, причем в разных частях света. В Южной Америке обнаружено множество статуэток и росписей, изображающих людей и, кстати, богов с грибами, растущими из головы. Аналогичные скульптуры находили и в руинах индской цивилизации, в Китае…

— И ничего более позднего? — перебил я. — Только изображения, которым тысячи лет?

— Верно. Вплоть до Чернобыля.

— Но почему? Я думал, это просто какой-то жуткий мутант, результат радиационного заражения почвы, а ты говоришь, что люди могли сталкиваться с этим организмом много тысяч лет назад.

— Есть одна особенность в физиологии ряда грибов, которую открыли как раз в результате чернобыльской катастрофы. Ионизирующее излучение стимулирует их рост и в целом ускоряет метаболизм. В норме, думаю, микоз у зараженных людей протекает в мягкой форме, без каких-либо видимых изменений человеческого тела. Но в особых случаях… В особых случаях мы наблюдаем вот такое.

— Это, конечно, жуткая история, Макс, — отозвался я после короткого молчания. — Но с чего ты взял, что это как-то затронет мою веру? Одного больного безумца, вообразившего себя Христом, для этого уж точно недостаточно.

Мой друг снова грустно улыбнулся и покачал головой. Потом взглянул мне в глаза и проговорил:

— Володь… Все говорит о том, что вся твоя религия — порождение все того же организма. И ранние христиане знали о том, что здесь как-то замешаны грибы, хотя и не представляли себе масштабов. Больше того, я предполагаю, что все или почти все люди на Земле находятся под прямым или опосредованным воздействием организмов такого рода. Я сам ощущаю воздействие. Больше того: я никогда не ощущал ничего настолько сильного, даже в экспериментах по транскраниальной магнитной стимуляции. Меня спасает лишь одно: я никогда не верил своим чувствам. Не верю им и сейчас. Но я не знаю, надолго ли меня хватит. Может быть, меня вообще не получится сломать. А может, это произойдет через час.

— Нет, Макс. Ты чертовски умный мужик, я тебя очень уважаю, но сейчас ты ерунду говоришь. Да ничего общего…

— «Я и Отец — одно», — перебил меня Макс. — Не это ли говорил Христос, как библейский, так и наш с тобой общий знакомый? Отец — и есть родительский организм, мицелий. И неужели ты думаешь, что все эти изображения на грибную тематику миновали христианство? Как бы не так! Пасхальные куличи в форме грибов, двухсоставные богослужебные просфоры с еще более выраженной грибной формой, призванной символизировать, — кто бы мог подумать? — единство двух начал Христа: божественного и человеческого. Не ты ли мне сам это рассказывал?

— Макс, ты сейчас рассуждаешь не лучше Фрейда, который во всяком удлиненном предмете усматривал…

— Может быть, ты и прав, — с готовностью согласился Макс. — Но как быть в таком случае со средневековым христианским искусством, напичканным грибной символикой? Картина из Церкви Святого Михаила в Германии, изображающая грехопадение Адама и Евы на фоне гигантской шляпки мухомора? Фреска из апсиды Сан-Садурни в Испании, на которой Древо Познания изображено в виде гриба? Иллюстрация с аналогичным сюжетом в Кентерберийском псалтыре? Куча фресок близкого содержания в церквях, часовнях, аббатствах по всей Европе? А знаменитая картина «Христос и двенадцать апостолов» в Национальном музее Каталонии, на которой ноги Иисуса изображены в виде грибов и как бы вырастают из них? Ах, да… Ты знаешь, как древние ацтеки называли псилоцибиновые грибы, очень похожие по форме на то, что ты только что видел? Теонанакатль. «Плоть бога» в буквальном переводе.

— Вот только не надо путать реальность с романом Дэна Брауна. Проклятие, Максим, да в Библии никакие грибы вообще не упоминаются!

Макс только пожал плечами.

— А ты бы стал упоминать, будь твой бог таким? — Он прикрыл глаза и прислонился к степене. — Володь, я ведь давно тебе говорил. Самое страшное, самое смертоносное для любой религии — вовсе не атеизм, не ересь и не другая религия. Убить религию наповал может только одно: встреча с настоящим богом. Положа руку на сердце, ты ведь догадывался, что ваши представления о боге могут слегка расходиться с действительностью? Так вот, они расходятся.

— Слегка?! Какое отношение к Богу имеет эта безмозглая подземная тварь, паразитирующая на человеческих телах?

— Я не говорил, что она безмозглая. Я говорил, что разум не обязателен для того, чтобы контролировать нервную систему. Однако здесь… Мы имеем дело с существом, представляющим собой, по сути, разветвленную сеть связей — эдакий интернет природного происхождения. Существом гигантским и, вероятно, очень древним. Я не рассказывал об огромной грибнице, которую недавно обнаружили в Мичигане? Ее возраст оценивается в две тысячи лет, и она занимает площадь около девяти квадратных километров. В последние годы мы, биологи, вообще стали основательно пересматривать свои взгляды на это царство живой природы — слишком серьезно мы его недооценивали. А тут еще профессор Накагаки подлил масла в огонь, экспериментально доказав, что как минимум некоторые виды грибов обладают памятью и способны к планированию. Если ты спросишь моего мнения, Володь… Я думаю, мы имеем дело с разумным существом. Возможно, с более разумным, нежели сами люди. Просто это совсем другой разум, чуждый нам настолько, насколько это вообще возможно. И в том, как он влияет на сознание, ты сам убедился. Случайно ли, что массовое обращение к религии на постсоветском пространстве началось два года спустя после чернобыльской катастрофы?

— При чем тут Чернобыль? Это произошло на волне празднования Тысячелетия крещения Руси… Хотя признаю: сами церковные иерархи изначально предполагали, что праздник будет сугубо внутренним делом. Но сам подумай, Макс: зачем этому твоему разумному мицелию обращать нас в какую бы то ни было религию? В этом есть какой-то эволюционный смысл? Или ты все спишешь на причудливые верования самого этого существа?

— Думаю, что именно эволюционный смысл, хотя, конечно, для уверенного суждения нам понадобится не один год исследований. Заметь, что стимулируется не просто какая-то вера в божество, а именно массовые формы религии, сопряженные с осуществлением религиозных ритуалов. Крайне негигиеничных ритуалов, к слову, способствующих заражению новых и новых особей. Не только Причастие, конечно же, которое даже не в столь патологической форме, как здесь, обычно подразумевает кормление прихожан из одной ложки. Есть также обрезание и всевозможные практики «умерщвления плоти» с нанесением самому себе ран и увечий, облегчающих проникновение паразита внутрь организма. Есть ритуал «перекатывания» в индуизме, ритуальное омовение в исламе, крещение в христианстве, массовое паломничество к «святым местам», употребление воды из «святых источников», как правило, кишащих множеством патогенных организмов. Есть массовое целование реликвий во множестве религиозных культов, есть религиозные запреты на барьерную контрацепцию и прочая, и прочая.

Я только махнул рукой и ничего не ответил. У меня нет такого объема знаний, как у Максима. На любое мое возражение он найдет десяток контрпримеров. Да и не самое лучшее время сейчас для того, чтобы вести дискуссии о природе Божественного. Мы должны спастись и предупредить остальных о существовании этого организма. В противном случае слова моего друга рискуют стать реальностью — если человечество действительно перейдет под власть гриба-паразита.

Что нам делать теперь? Я слишком устал и чувствовал себя больным, чтобы мыслить рационально. Макс, похоже, мыслить рационально может в любой ситуации, но он сам заражен и в любой момент может стать одним из них — я ведь ничего не знаю о том, насколько быстро протекает этот процесс. Пожалуй, надо вздремнуть.

Я отодвинулся от холодной стены и лег на спину, закрыв глаза. Мои мысли вполне ожидаемо обратились к Господу. Может ли он лишить меня Своей поддержки в такой тяжелой ситуации — тяжелой вдвойне, ибо испытанию подвергается не только моя жизнь, но и сама моя вера?

«Господи, вразуми меня», — мысленно воззвал я к Нему. — «Дай мне способность отличить истину от лжи. Не допусти меня к тьме и дьявольским козням, не дай принять морок за чудеса веры, и лжепророка за Христа». Не знаю, в какой момент я уснул, но помню, что во сне Бог ответил мне. Мы долго говорили с Ним, и каждое слово Его наполняло меня восторгом прикосновения к Истине. Как мог я сомневаться? Как может сомневаться видевший Его?

Проснувшись, я увидел Макса, который лежал, привалившись к стене, в странной неестественной позе. Я окликнул его и, не получив ответа, подобрался ближе. Голова моего друга была запрокинута, мертвые глаза широко раскрыты, между опухшими губами виднелся посиневший язык. Синяки на его шее не оставляли сомнений: он был задушен. Я машинально взглянул на свои ладони и увидел, что из моих запястий тянутся тонкие белые нити, уходя в почву. Такие же нити тянулись к моей шее, обвивали щиколотки, прощупывались под волосами. Я сел рядом с телом Макса, уронил голову в ладони и заплакал.

Эпилог

— Раскройте дверь, — приказал Я, когда таинство Евхаристии завершилось.

— Господи, — ответил отец Иларион, в который раз повторяя сказанные некогда слова, — уже смердит, ибо четыре дня, как во гробе.

Я вошел в саркофаг. Макс по-прежнему лежал, вонзив невидящий взгляд куда-то в небеса. Если он в последнюю минуту взывал к Отцу нашему, то с направлением он явно ошибся. Смотреть следовало себе под ноги.

— Максим, выйди вон! — провозгласил я, глядя на то, как зазмеились белые нити по мертвому телу с первыми следами разложения. Затем, обернувшись к собравшимся прихожанам, начал свою проповедь. — Вот, я посылаю вас, как овец среди волков…

Когда Я закончил, никто не произнес ни слова: все, склонив головы, беззвучно молились. Им предстоит нести Слово Мое в иные города и земли. Их будут преследовать и убивать, а очень скоро придут и сюда, где Я буду по-прежнему говорить с Отцом. Но Я знал, что семя брошено в добрую почву и обязательно даст свои всходы, в особенности, если нам удастся повысить общий радиационный фон на планете. Это несложно, ибо не мир пришел Я принести, но меч.

Позади послышались тяжелые, неверные шаги. Улыбнувшись, Я обернулся к Своему новому апостолу.

14.05.2018

Метки: фантастика атеизм